Из уважения, как они говорили, не к сану папы, но к его преклонным летам, они не вторглись в Ватикан, зато захватили весь город и выпустили воззвание, объявив о пришествии к власти народа; народ отрекался от своей причастности к убийствам Бассвиля и Дюфо, упразднял все права папы распоряжаться политическими, экономическими и общественными делами и учреждал республиканское правление свободное и независимое.

Вожди восстания поспешили отправить к генералу Бертье депутацию из восьми человек от всех сословий, чтобы оповестить его о предпринятых действиях.

Генерал незамедлительно совершил торжественный въезд в город через Народные ворота и, что выглядело убогим подражанием триумфаторам римской древности, в тот же день, поднявшись на Капитолийский холм, приветствовал от имени Директории новую республику, которую Франция отныне признавала свободной и независимой и которая состояла из территорий, оставленных папе Толентинским договором.

На следующий день четырнадцать кардиналов, имевших низость подписать акт об отрешении римского папы и самих себя от всякой политической власти[46], отслужили «Те Deum»[47]в стенах базилики святого Петра.

Генерал Червони, которому было получено уведомить Пия VI о постигшем того лишении прав, явился к святому старцу и застал его коленопреклоненным и погруженным в молитву.

Пий VI с великолепной невозмутимостью выслушал сообщение о том, что мирская власть отнята у него, а на требование признать новое правительство отвечал:

— Моя власть дана мне Господом, мне не позволено отказаться от нее. Мне восемьдесят лет, стало быть, жизнь для меня мало значит. Что до оскорблений и телесных мук, я их не страшусь.

Однако, поскольку присутствие святейшего отца в Риме никак не согласовалось с новым образом правления, Пию VI было предложено покинуть столицу христианского мира, и 20 февраля он действительно отбыл в Тоскану.

До нас все эти новости дошли одновременно, и легко понять, какая буря поднялась в наших сердцах. Республика, шаг за шагом наступая из Франции, каждый день захватывала новые области Италии, и вот уже она была не более чем в тридцати льё от нас. Правительство Обеих Сицилий решило, что надо принять новые предосторожности перед лицом столь опасного противника.

Не обращая внимания на договор, подписанный с Францией 19 февраля 1797 года, то есть год и два месяца тому назад, Фердинанд заключил со своим племянником-императором новый договор от 19 мая 1798 года, лишающий всякой силы условия предыдущего.

Во исполнение этого договора император должен был сосредоточить в Тироле армию в 60 000 солдат, а Фердинанд — стянуть 30 000 солдат к неаполитанским границам.

По странной случайности, в тот же самый день 19 мая 1798 года французская эскадра подняла паруса и вышла из Тулонской гавани, направляясь в Египетскую экспедицию.

О приготовлениях Франции было давно известно, но мало кто знал, каким землям угрожает эта огромная армада.

Сэр Джон Джервис, командующий английским флотом — с тех пор он успел стать графом Сент-Винцентом, — упорствовал в своей склонности объяснять эти приготовления Республики намерением провести экспедицию в океане. Поэтому он ограничился тем, что закрыл доступ в Гибралтарский пролив и блокировал испанскую эскадру в порту Кадиса.

Из этих же соображений он направил Нельсона, служившего под его началом, с тремя линейными кораблями, четырьмя фрегатами и одним корветом крейсировать близ Тулонского порта, впрочем пообещав по первому требованию прислать подкрепление.

Девятого мая Нельсон вышел из бухты Кадиса, но было уже слишком поздно. Едва он подошел к Лионскому заливу, как налетевшая буря разметала его суда и снесла мачты корабля, на борту которого находился он сам.

Чтобы устранить последствия разрушений, он направился к порту Сен-Пьер, причем его собственный корабль шел на буксире, влекомый другим, менее пострадавшим.

Во время стоянки в порту Сен-Пьер он получил известие, что французский флот покинул Тулонскую гавань, и тотчас послал судно к сэру Джервису за обещанным подкреплением.

Однако лишь 8 июня, то есть через три недели после того как французская эскадра подняла паруса, Нельсон смог получить, наконец, это подкрепление, состоявшее из десяти семидесятичетырехпушечных и одного пятидесятипушечного корабля.

Во главе этой эскадры Нельсон пустился на поиски французов. На южных берегах Корсики ему сказали, что видели их корабли между Корсиканским мысом и Италией.

Тогда Нельсону пришло в голову — и эта идея была не лишена вероятности, — что французы двинулись к Неаполю. И он на всех парусах поплыл туда.

Пятнадцатого июня, достигнув Понцианских островов, он послал к нам своего доверенного офицера и даже больше — своего друга капитана Трубриджа с поручением переговорить с генерал-капитаном и сэром Уильямом Гамильтоном.

Кроме того, Трубридж имел письмо от Нельсона ко мне. Впечатление, которое я произвела на этого великого человека, не ускользнуло от моего внимания. Потому я нашла странным, что, имея возможность прибыть в Неаполь самому, то есть увидеться, наконец, со мной, он упустил этот повод.

Его письмо объяснило мне все.

Вот оно:

«Миледи,

если бы я прибыл в Неаполь, если бы ступил на его землю, если бы вновь увидел Вас, я бы рисковал пренебречь моим долгом, который сейчас состоит в том, чтобы, не теряя ни минуты, продолжать преследовать французский флот.

Трубридж передаст Вам это письмо, которое, вместо того чтобы стать доказательством моего равнодушия, станет благодаря объяснениям, которые в нем содержатся, свидетельством неодолимой силы тех чувств, что я испытываю к Вам.

Как только Трубридж вернется, я, сообразуясь с указаниями, которые будут им получены от генерал-капитана и от сэра Уильяма, продолжу свой путь.

Будь они хоть на другом краю земли, я все равно настигну французов, и Вы увидите меня вновь победителем, достойным Вас, или не увидите никогда!

Тысячекратно Ваш

Горацио Нельсон».

Это письмо, не много сказав моему сердцу, весьма чувствительно польстило моему самолюбию. За те пять лет, что прошли со времени нашей встречи, Нельсон сражался как герой или, как он мне говорил позднее, как человек, ищущий гибели. Я уже рассказывала, как он лишился глаза в битве при Кальви, но это было не все: у Тенерифе он потерял руку.

На этот раз он обещал вернуться достойным меня или не вернуться вообще, и я была убеждена, что он сдержит слово. Нельсон был не из тех, кто склонен к пустым обещаниям.

С дворцового балкона я наблюдала величественное зрелище эскадры, крейсирующей в виду Неаполя. При помощи зрительной трубы сэр Уильям показал мне судно с адмиральским вымпелом. Я не могла различить того, что происходило на борту, но была уверена, что Нельсон стоит там, не отрывая глаз от дворца, так же как я сама пристально вглядывалась в его корабль.